Письмо одиннадцатое 15.05.97.

ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ СТОЙКОСТИ

Шумбрат, Маризь Кемаль! Спасибо большое за газеты «ЭМ» и помещённые в них «Письма далёкого друга». Если они полезны, то хочу ещё кое-что к ним добавить. Это мои статьи о языковой стойкости и языковом самоутверждении. Они связаны с украинцами, но там есть общие признаки и черты, наверно, полезные и для эрзян. Я постараюсь в рус­ском переводе дать всё, а Вы выберете.

Проблема языковой стойкости возникает не перед всеми народами- в частности- не перед теми из них, которые из­давна характеризуются языковой стабильностью, когда нич­то серьезно не мешает их существованию и развитию. К на­родам с подобными языками относятся те, язык которых (английский, французский, испанский, русский) распрост­ранен не только на их территории, а и за ее пределами, или те, язык которых (болгарский, румынский, венгерский), хоть и малоизвестен за пределами их территории, но везде распространен на ней, в том числе и среди других народов, живущих там. Подобную языковую стабильность обеспечивают у соответствующих народов собственная суверенная территория, экономика, государство, культура. При отсут­ствии одного или нескольких этих факторов народ теряет свою языковую стабильность, положение языка становится ненадежным, неуравновешенным, иногда даже угрожающим. Масштабы распространения языка на его территории могут в таком случае ограничиться одними его носителями, только ча­стично охватывая представителей других народов (литовский, латышский, эстонский в советский период; польский во вре­мена разделов Польши). Иногда язык на своей территории может иметь частичное распространение даже среди народа, которому принадлежит (белорусский в Белорусской ССР и даже в современной Беларуси, эрзянский и мокшанский язы­ки в Мордовской Республике). Иногда распространение языка среди народа — его носителя — может даже приближаться к нулю (ижорцы в 1970 г. —800 человек в Ленинградской об­ласти; ливы в 1975 г. — 150 человек в Латвийской ССР; водя-не в 1975 г. — менее 100 человек в Ленинградской области). В подобных случаях при возникновении угрозы постепенной утраты национального языка и денационализации острым ста­новится вопрос языковой стойкости народа, т. е. его способно­сти при неблагоприятных условиях сохранить и восстановить свой язык.

Итак, языковая стабильность и языковая стойкость наро­да — разные вещи. Потеряв языковую стабильность, народ, благодаря языковой стойкости,  может постепенно обрести снова свою языковую стабильность, даже укрепить ее. Не вы­работав, утратив языковую стойкость, народ может потерять язык, даже если он был в определенное время очень распрос­траненным и влиятельным. Иллюстрацией могут служить та­кие известные когда-то языки, как древнеегипетский, шу­мерский, аккадский (ассиро-вавилонский), хетский, ставшие мертвыми. В свое время академик АН Украины Л. А. Булаховский сравнивал языки с валютой, поскольку оценка языков согласно критерию распространенности похожа на курс валют на мировом рынке. Продолжая это сравнение, можно сказать, что языковая стойкость народа, который испытывается на прочность, является словно квинтэссенцией языковой ста­бильности, ее гарантией. Это то сокровище, тот золотой фонд, который, в конечном счете, гарантирует стабильность валюты. Языковую стойкость народа питают четыре главных ис­точника, которые представляют собой необходимые условия его национального существования:

1)   национальная традиция (она же историческая память);

2)   национальное сознание и солидарность (должны составлять взаимосвязанную неразрывную пару);

3)   национальная культура, духовная и материальная;

4)   национальный мир и сотрудничество с другими народами, живущими на территории соответствующего народа или по соседству с ним. Действие этих источников лучше все­го объясняют приведенные далее примеры.

5) Последний век (1890 — 1990 гг.) интересен тем, что кое-где стали возрождаться даже мертвые языки. Самый яркий пример гебрайского языка (иврит). После разрушения Иерусалимского храма (70 г. н. э.) и подавления восстания Бар Кохбы (132 — 135 г. н. э.) римские власти окончательно изгнали евреев с их земли, лишив еврейский народ не только собственного государ­ства и экономики, а даже и территории. Иврит как разговорный язык  дожил в самом лучшем случае до V — VI в., после чего в повседневном быту не употреблялся. С конца XIX в. по приме­ру и внушению языковеда Элиэзера бен Иегуды, сделавшего иврит разговорным языком своей семьи, на иврит, как на раз­говорный язык, стали переходить еврейские переселенцы в Па­лестине.

С 1890 г. начали рождаться первые люди, для которых иврит стал родным языком в полном смысле слова. В 1948 г. с провоз­глашением нового государства Израиль восстановлено уничто­женное еще Римской империей еврейское государство. Теперь в Израиле ивритом как языком повседневной жизни во всех его проявлениях пользуется свыше трех миллионов человек. Следо­вательно, народ-носитель этого языка прожил свыше 1800 лет без государства, его язык около 1400 лет был мертвым, и в то же время он оказался в состоянии возродить полностью свой язык, а в последствии и государство. В чем причина этого лингвистического чуда? Ответ однозначен. Его сделало воз­можным то, что евреи, хоть и утратили почти все необходимое для существования народа, не утратили своей национальной па­мяти, сохраненной в книгах, написанных на иврите. Это национальное сокровище они сделали основой своей глубоко нацио­нальной религии, в которой сохранилась история народа, его религиозные догматы, лучшие произведения фольклора и лите­ратуры, обычаи, законы судопроизводства, ритуальные установ­ки (вплоть до основных предписаний относительно образа жиз­ни и в том числе характера блюд национальной кухни). В ка­честве составных элементов религии все это стало на долгие сто­летия предметом старательного изучения, а вместе с этим таким предметом стал иврит, на котором записана эта важная национальная традиция. Иврит вышел из употребления в качестве раз­говорного языка, но остался важной частью национальной жиз­ни, потому что он связывал народ с его древнейшим прошлым, историей и одновременно объединял евреев всего мира, — где бы они не жили, каким бы языком не пользовались в качестве разговорного, — в единую целость. Им пользовались как языком национальных религиозных установлений, на нем вели переписку между общинами, жившими в разных странах, писали и новые произведения — религиозные, научные, худо жественные. Благодаря этому, когда сложились благоприят­ные условия, стало возможным возродить его во всей широте современных функций.

История иврита по-своему уникальна. Но принцип, лежа­щий в ее основе, отнюдь не исключение, скорее правило. Все народы, потерявшие языковую стабильность, возрождение и укрепление своих языков ведут, опираясь прежде всего на на­циональную традицию (т. е. память).

Показателен и следующий пример. В 1777 г. умер после­дний носитель кельтского корнского языка, распространен­ного некогда в Корнвалии (в Корнуэлле в Великобритании). В конце XIX в. патриоты Корнвалии начали возрождать свой язык, исходя из того, что он имеет свои письменные памятники, а в английских говорах Корнуэлла выступает много корнских слов. Вдохновляла их прежде всего истори­ческая память. Ведь именно на корнском языке созданы в свое время оригиналы прославленных преданий (поздней­ших романов) о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола, а также прекрасная легенда о Тристане и Изольде, которые на­шли отзвук чуть ли не во всех литературах Европы.

Шведская администрация и наука в XVIII в. прогнозировали быстрое исчезновение языка суоми. Предлагалось полностью искоренить его в Финляндии, заменив шведским. А если финс­кий (суоми) интересен для науки, предлагалось устроить свое­образный музей под открытым небом, держа пару финских уез­дов где-то возле Полярного круга, на границе с Лапландией...

С изданием Э. Леннротом в 1835 г. «Калевалы» начинается невиданный расцвет финского языка и культуры. «Калевала» стала неисчерпаемым источником для финской литературы, изобразительного искусства, музыки. Ее влияние сразу испы­тали и другие литературы мира. Как известно, Г. Лонгфелло специально изучал финский язык, поскольку размер «Калевалы», система ее примеров, в частности, упот­ребление параллельных синонимов, по его мнению, были наиболее приемлемы для его поэмы «Песнь о Гайявате», где он их с успехом применил.

Рождение новых литературных языков необязательно начи­налось с поисков истоков национальных традиций. Но всегда именно с них начинался их расцвет, их возмужание: у эстон­цев — это эпос «Калевипоэг», у латышей — «Лачплесис», у сербов — героические песни, изданные Вуком Караджичем, у чехов — «Зеленогорская» и «Краледворская» рукописи. Литов­цев мог вдохновлять уже сам их старинный язык, созна­ние того, что литовский крестьянин и на пороге XX в. го­ворит на языке, который своей древностью не уступает древнеиндийскому языку священных гимнов Риг-Веды или древнегреческому языку гомеровских поэм. Вдохновляли их славные времена Великого княжества Литовского, земли кото­рого во времена Витаутаса простирались от волн Балтики до берегов Черного моря. Именно благодаря унии с Литвой, Польша стала государством «от моря до моря». Во вдохновен­ных стихах Майрониса, в гениальных картинах Чюрлениса оживала перед ними эта славная старина, и именно она, когда казалось бы, литовский язык вот-вот должен был погибнуть, возродила и сделала его настолько прочным, что теперь даже смешно и странно вспоминать то время, когда ученые били в набат: «Записывайте скорее литовский язык. Ведь его можно услышать только под крестьянской кровлей».

Не представляют собой исключения и украинцы, потому что «Кобзарь» Т. Шевченко, который как бы подытожил все наиболее значимое в украинской национальной традиции, отразил современность и наметил путь в будущее, тем са­мым заложил основы украинского литературного языка, а вместе с тем литературы. Без этой великой национальной Книги существовали ли бы украинцы до сих пор как народ?

Эти примеры убеждают в справедливости мысли: «Народ, имеющий прошлое, имеет и будущее». И чем глубже память народа, тем крепче стоит дерево национальной культуры, а тем самым и языка.

Знание национальной традиции, своей истории способству­ет развитию национального сознания, основным носителем которого является национальная интеллигенция. Однако до тех пор, пока это сознание сосредоточено только в ней, не стало приобретением всего народа, не связалось со своим внешним практически действенным проявлением — национальной солидарностью, национальное сознание мало чего стоит. Там, где есть национальная религия, националь­ное сознание развивается благодаря ей. Впрочем, эту роль играли и разновидности мировых религий, в частности, христианство, поскольку принадлежность к определенным конфессиям часто связывается с определенными националь­ностями. Кроме того, распространению национального сознания очень способствует литература, особенно историчес­кая проза, современный эпос. Так, в истории польской лите­ратуры Ю. Крашевский вырвал из рук польских женщин французскую книгу и вложил в них польскую. Эти женщи­ны, будущие матери, воспитали потом целые поколения польских патриотов. Огромное значение для воспитания национального сознания поляков имела трилогия Г. Сенкевича «Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский» из истории Польши XVII века. Его романами зачитывались все в Польше от самого бедного батрака до самого богатого аристок­рата.

Национальное сознание и национальная солидарность не­разрывно связаны. В сущности, это два проявления того же самого чувства, которое можно назвать патриотизмом, уважением, любовью к своему народу. Только сознание — мысль, а солидарность — действие.