Письмо двенадцатое 20.09.97.

НАДО УЧИТЬСЯ У ВЕНГРОВ...

Шумбрат, Маризь Кемаль! Придя с «круглого стола», посвя­щенного 1100-летию обретения венграми Родины и 40-летию революции 1956 г, решил написать Вам. Я говорил там о вен­герско-мордовских языковых связях на основании 164 корне­вых слов, общих для венгерского, эрзянского и мокшанского языков. Эти слова позволяют предположить, что предки венг­ров, эрзи и мокши дважды имели связи. Первый раз где-то на востоке, недалеко от общей прародины, где образовался об­щий языковой союз венгров, ханты, манси и других финно-угорских народов. Второй раз, это уже было западнее, пример­но там, где эрзя и мокша живут теперь. Предки эрзян и мок­шан были последними финно-уграми, с которыми венгры жили вместе. Потом они отделились от родственных народов и стали изолированным финно-угорским островом, окружен­ным со всех сторон не родственными народами, славянами, романцами (румынами), германцами. Но, к чести венгров, они и в этом окружении смогли сохранить свой язык и развить самобытную и богатую культуру. Болью и восхищением напол­няли фотографии времен их революции. Та же сила, которая задушила их революцию 1848-1849 годов, подавила и последнюю их революцию. Имя этой слепой и чудовищной силы — Российская Империя, в последний раз под фальшивым назва­нием «СССР». Говорят, правда, чтобы выросло дерево свобо­ды, его надо поливать своей кровью. Венгры пролили ее нема­ло, и вот этот гордый и свободолюбивый народ имеет свое государство, пользуется уважением всех народов мира. Было очень интересно смотреть и на воссозданные историками и археологами облики древних венгра и венгерки периода обретения Родины, когда венгры, как еще кочевой или полукочевой парод, заселяли свою нынешнюю землю. Внутри типичной юрты стоит знатный венгр в высоком колпаке, длиннополой одежде, похожей на халат, с длинными волосами, заплетенными в косички, на ногах у него тяжелые сапоги для езды на лошади, в руках кнут. Венгерская женщина тоже представлена внутри юрты, но ее наряд более красивый, ее кафтан украшен большими серебряными кругами. Это скорее род брошек, чем пуговиц. На этих круглых бляхах причудливый орнамент с изображением ра­стений и животных (видимо, священных). На венгерке тоже тя­желые сапоги для верховой езды. Были изображения и венгерс­кой конницы в бою с луками и стрелами. Представлена конская сбруя, древнее оружие — сабли, шиты. Благодаря своей прекрасной коннице и мудрости 12 вождей во главе с Арпадом, венгры не только прочно утвердились на своей земле, но заставили тре­петать всю Европу, вызвав невольное почтение перед своей си­лой. Позже венгры, приняв христианство, окончательно «европе­изировались». Но и до сих пор сохранили что-то очень ценное из наследия своих предков. Это дух свободолюбия, высокое чувство собственного достоинства, умение и право быть господами, а не рабами.

Но есть народы и с более спокойной, тихой историей, чем у венгров, и не менее заслуживающих уважения. Невольно вспомнились чехи, которые сперва боролись также героически силой оружия, как венгры, во время гуситских войн, но когда их победила Австрия, и оружием нельзя было бороться, они продолжили борьбу другим способом. Героически отстаивали свой язык, культуру, будили народ, просвещали его. Эта часть их истории не менее героическая, чем связанная с вооружен­ной борьбой. Оружием чехов было просвещение и солидар­ность. Им, как в свое время финнам и эстонцам, взамен утра­ченной старой элиты, ассимилированной захватчиками (вспомните ваших вельмож... Мордвиновых), удалось создать новую из зажиточных крестьян и горожан. Это были те «се­рые бароны» (как у эстонцев), которые своими деньгами смог­ли помочь просветителям народа, его ученым, писателям, по­этам, общественным деятелям. Роман Алоиса Ирасека «Ф.Л. Век» посвящен этому самому сложному и тяжелому периоду чешского возрождения, когда даже у самых горячих чешских патриотов опускались руки. Они считали, что чехов ожидает гер­манизация, но стремились сохранить память о прошлом. Очень долго они, казалось, занимаются безнадежным делом. Но посте­пенно огонек умирающего языка и культуры разгорался все сильнее. К интеллигенции стали присоединяться пробужденные ею крестьяне. Потом появился призыв «Свой — своему!» т.е. чех должен поддерживать чеха. Если у него лавка, он купец, иди к нему покупать, а не к немцу, если чех — фабрикант, то тоже поддерживай его, а не немца. Так постепенно появились богатые чехи, которые в свою очередь, будучи патриотами, вкладывали деньги в чешские библиотеки, издательства, театры, школы. Этим они и себя прославляли, и помогали своему народу, а зна­чит, и себе. К концу прошлого века (19.—Ред.), когда Чехия окрепла, чехи все больше стали думать о своем государстве, и эти мысли были уже не беспочвенны. Я дважды был в Праге: в 1966 и 1992 г. Сейчас очень трудно себе представить, что в 18-м веке это был в основном немецкоязычный город. По-чешски говори­ли или социальные низы, или отдельные «чудаки» — чешские патриоты. Сейчас в Праге все чехи говорят только по-чешски, а в те далекие времена чешский язык считался чуть ли не «непри­личным»: всякий образованный и хорошо одетый человек дол­жен был обязательно говорить только по-немецки. У нас на Вос­точной Украине в городах роль такого «немецкого» выполняет русский. Даже на 6-ом году собственного государства в Киеве на улицах, в транспорте, в магазинах, учреждениях преобладает наш малорусский язык (т.е. русский, окрашенный украинским влия­нием, главным образом в фонетике).

Очень я Вам сочувствую, чуть ли не физически ощущаю (потому что и сам подобные состояния переживал), как Вам тяжело. Но не падайте духом, старайтесь воспитать людей, которые Вас поддержат и поймут. Постарайтесь воспользо­ваться опытом других народов, которым тоже было неверо­ятно тяжело, пока они не возродились. А народов таких в Европе очень много, да, в сущности, это все ее народы, потому что даже такие, казалось бы, «счастливчики» и «ба­ловни  судьбы»,   как англичане,  переживали  целые  века упадка...   Сперва  англичан  беспрерывно  били  датчане... Едва они успели оправиться от них (IX — X в.в.), как обру­шилось новое несчастье: Англию захватил Вильгельм Заво­еватель со своими офранцуженными норманнами. Англий­ский язык на 3—4 века попал в разряд «мужицких» языков: все образованное знатное общество должно было говорить по-французски,  писать на французском или латинском. Очень  долго   потом   английский   язык   преодолевал   это иноземное засилие. Следы его и до сих пор в нем чувствуют­ся. Когда читаешь английскую сказку, в ней почти сплошь идут западногерманские, англосаксонские слова. Стоит на­чать читать научную литературу или какое- то сложное худо­жественное произведение, на вас обрушивается настоящее по­ловодье слов французских и латинских, правда, произноси­мых на английский лад. С большим трудом прокладывали себе путь «в люди» и немецкий, и даже французский (последнему очень долго пришлось бороться с латынью). Да и судьба рус­ского языка не такая уж простая. Большинство слов, связан­ных со всякими сложными научными и абстрактными понятиями, взято не из русского народного языка, а из древ­не-болгарского, так называемого церковно-славянского. Про­топоп Аввакум в своем «Житии» просит прощения за свой слишком «простой», «подлый» русский, т.е. народный язык. Ведь обо всем ученом положено было писать только боже­ственным церковным языком. Это двуязычие до сих пор жи­вет в русском языке: мы пьем молоко, а не млеко, но созвездие называем Млечный путь; русские женщины рожают, а не рож­дают детей, но отмечают день рождения; зажигаем мы свечу (а не свету, как болгары), но пишем при освещении... Таких примеров тысячи. И все они показывают, что и русский дале­ко не сразу стал таким «великим и могучим», каким его сдела­ли Пушкин и Толстой. Еще в 18 в. он делал только первые робкие шаги, с трудом освобождаясь из пеленок древнеболгарского. Стихи Кантемира еще очень несовершенны и стоит больших усилий их одолеть. Уже более гладко пишет Ломоно­сов. Но кто его, положа руку на сердце, теперь будет читать? Даже Державина читать не много охотников найдется, хотя в нем уже чувствуется как бы предвестье будущих пушкинских стихов. Понадобилось очень много усилий, чтобы возник тот язык, которым вправе гордиться русские. Хотя научная, поли­тическая, искусствоведческая, музыкальная, техническая, спортивная, медицинская терминологии взяты из европейских языков.

Завоевать место под солнцем любому языку невероятно трудно. На это уходит труд многих поколений. Но слава тем, кто первый взялся за это дело! Я бы мог привести очень много и других примеров, которые говорят о том, что не следует падать духом, и вот еще почему. Развивая все новые и новые языки, мы не только не разобщаем человечество, а, напротив, обогащаем его культуру и прокладываем путь для единого вспомогательного языка человечества, общего для всех «иностранного» языка, который защитит все языки мира (эспе­ранто). Но это тема уже особого письма. Позже. С восторгом два часа (уже который раз!) смотрел по телевидению «Принцессу цирка» Имре Кальмана. Многие венгры не любят этого компо­зитора, наверно, по двум причинам. Во-первых, венгерская жизнь у него только часть венгерской жизни, а иностранцы ее воспринимают как целое и, во-вторых, потому, что Кальман был еврей. Но что поделать? Из русской культуры никак не «выбро­сить» Левитана (и не только его. — Ред.), который прекрасно отразил русскую природу, и хотя был евреем, сделал это лучше и тоньше многих чистокровных русских; из немецкой — Генриха Гейне, из французской — Марселя Пруста, из польской — Тувима... Список можно продолжать до бесконечности. Да и из куль­тур всех христианских народов Европы вряд ли легко «выбросить» еврея Иисуса Христа и его еврейскую мать Марию (т.е. Мариам). Такая уж судьба этого народа, что он не только создал оригиналь­нейшую культуру собственную, но и обладал способностью пре­красно улавливать и передавать культуру тех народов, где жил. У венгров, конечно, есть и свои чисто венгерские композиторы: Фе­ренц Лист, Золтан Кодан, Бела Барток. Слава им! Но в чем-то венгерский дух прекрасно отразил и Имре Кальман, которого у нас знают лучше благодаря популярности оперетт. Его музыка, конечно, несерьезна, легкомысленна, но в этом ее прелесть... А его оперетты — очаровательные сказки. В них живет очень яркая сто­рона жизни Будапешта, ночного Будапешта,  с его балами, ресторанами, цыганскими скрипачами, играющими зажигатель­ные венгерские мелодии песен и танцев. В венграх есть что-то особое и неповторимое, чего нет в других родственных народах. Все остальные какие-то печальные, грустные, удрученные тяже­лой жизнью. А венгры тот народ, который завоевал себе место под солнцем, и поэтому они полны веселья, жизни, какой-то бесша­башности, гусарской удали. Ведь гусары — это венгерское войско, а гусарская форма — венгерский мужской национальный костюм. Среди остальных финно-угров венгры это то, что французы на­зывают «ужасный ребенок», т.е. ребенок — необузданный шалун, сорви-голова, с которым никак не могут сладить... В самом деле, ворвались в Европу в IX веке, расположились как у себя дома и долго не могли угомониться... Этот народ не привык ничего ни у кого просить. Он просто берет, требует, скандалит, и с ним не могут не считаться. Он умеет жить. Воевать. Любить. Пить. Петь. Танцевать. Смеяться... И вот эту сторону венгерской натуры пре­красно отразил Кальман. И этому можно и надо учиться у венг­ров. Я все время чувствую, что меня как бы надвое разрывает любовь к финнам и уграм (венграм). Все же придется, видимо, больше внимания уделить более сложному эстонскому языку, но одновременно не забывать и венгерский. Очень уж красивый язык.

Ульть шумбра! О. Ткаченко.