Жена и женух

Любовная гимнастика, палка и барабан.

Когда оба до смерти надоели друг другу, но продолжают вести нечистую игру.

Когда лобзанья медленны и тупы, а речи так лживы, так пусты...

Когда он уже знает ее всю наизусть, как таблицу умножения, вдоль и поперек. [439/440]

Когда, скучая, она созерцает в нем, точно рыбок в аквариуме, все его пороки.

Когда самые страшные мученья ада реально воплощены: оба по горло в воде, но не могут утолить жажды.

Когда дни похожи один на другой, как сукины сыны, а восторги убоги и заранее будто циркулем размерены.

Когда они, будто в расколотое зеркало, смотрятся друг в друга, и стоят один другого.

Когда оба, в угоду молве и обстоятельствам, отказываются от всего, что манит и зовет.

Когда шуточка не шутится, и раздражение неотступно следует за ними.

Когда скука прожорлива: как моль, как ржа, как тля, она съедает всю жизнь.

Когда пиршествует грубость и бытие разнообразится только ссорами да вздорными пустяками.

Когда он и она считают себя жертвами, в то время как являются по отношению друг к другу палачами.

Отвисшая губа, свинцовый поцелуй, глаза, заросшие сном, мхом, чертополохом.

Когда невыносимо чужое счастье.

Когда все тайное стало явным и запретное доступным.

Когда оба сидят друг против друга, как два больных зуба.

Когда закисает каждая кровинка, а сердце задыхается и гаснет.

Когда давно уже откочевал в прекрасное далёко табор веселых выдумок и милых шалостей.

Когда любовные утехи становятся таким же нехитрым занятием, как чаепитие.

Когда нищенское благополучие и есть желанный рай столь многих.

Когда былые радости вспоминаются, точно какое-то досадное железнодорожное недоразумение.

Когда цинизм и низость лобызаются, а ханжество и судорога притворства ведут бесконечный танец.

Когда над ее завитой головкой сияет великолепное спокойствие, не омрачаемое ни единой стоящей мыслью. [440/441]

Когда и он давно увял в тени семейного очага: ум его стал мелочным, а задавленная темным сном душа – ничтожной.

Когда в супружеской постели бывает так скушно, что в пору гармонистов и песенников под кровать сажать...

Огонь и искра, солнце и свет.

Ласковый ветер и златолобое солнце за окном вагона, а рядом – она, словно досадный пейзаж, от которого ни уйти, ни уехать.

– Мы будем верны друг другу до гробовой доски, – широко разевая рот, сказала она.

Он отвернулся. Тощая серая слеза перебежала поле его щеки и канула в бороду.

И еще что-то говорила она. Он забывал ее слова раньше, чем эхо этих слов умирало в углах купе.

Она рано улеглась спать. Ему было так скушно, что даже дышать не хотелось.

На станции он вышел. Сияние звезд и прохлада весеннего вечера немного успокоили его.

– Смотри! – воскликнул он, возвратившись в купе с большим букетом. – Как они прекрасны.

Она подняла с подушки заспанное лицо с печаткой кружевного узора на щеке и тупо, как сова на молнью, поглядела на блещущие верной красотой розы.

А утром удивилась, увидев женуха с обрывком веревки на шее. Он сидел за столиком, заставленным множеством пустых бутылок, и злобно мечтал.

Самый необузданный разврат объял и влек его затравленную мысль.

А она, будучи женщиной рассудительной, принялась за варенье – до сластей была превеликая охотница.

Розы ржали.

1928

Текст приводится по изданию А.Веселый. Избранное / Сост., вступ. ст. и ком. З.А.Веселой. - М.: Правда, 1990.

Комментарии Заяры Веселой: