Оболенская Светлана Валериановна. Рассказ «Эрьзя»

Мы далеко от войны. Но война живет и здесь, в далекой глубинке. Ее тяжкое и жаркое дыхание вырывается по утрам в бесстрастном голосе Левитана, возникающем в зловещей черной тарелке на стене, в появлении на улице почтальонки, идущей с пачкой треугольников в руке, в лицах женщин, поджидающих ее у крыльца. На лицах женщин написана мольба, как будто от этой девчонки в облезлой ушанке и больших валенках и впрямь зависят их судьбы.

  Зима 1942 года. Маленький городок Ардатов, Мордовия. С высокого откоса гляжу вниз на замерзшую реку Алатырь, вижу ребят, несущихся с горки на санках, и кажущуюся игрушечной лошадку, тянущую воз сена - мост далеко, вот и едет хозяин по крепкому синеватому льду. День солнечный, ясный, я иду в школу, учимся во вторую смену. Близится окончание десятого класса.

  Немного воспоминаний осталось у меня о городе Ардатове, где я прожила полтора года у родственников, эвакуированных из Москвы, и об Ардатовской средней школе. Самой лучшей там считалась учительница литературы Валентина Ивановна, молодая женщина, ни на шаг не отступавшая от школьной программы и даже вне уроков говорившая, казалось, все только в соответствии с какой-то строгой партийной программой. Миловидная, волосы затянуты в жидковатую косичку вокруг головы так туго, что кажется, от этого и кожа на лице натянута и блестит. Малейшее отступление от учебника и от ее объяснений она замечала мгновенно и тут же делала замечание. Но вообще-то она не злая была, скучно только было невыносимо.

  Все ужасно боялись учительницы истории Ираиды Семеновны, известной беспощадной требовательностью, касавшейся более всего знания исторических дат и цифр, с видимым удовольствием сыпавшей в ученические дневники колы и двойки. И вид у нее был устрашающий - высокого роста, сухая, всегда в черном, сильно поношенном, грубом костюме - юбка и пиджак, седые волосы пострижены по-мужски, ходит широким шагом, как солдат. И на учеников смотрит зорким, насквозь пронизывающим взглядом.

  Минувшей осенью историчка почти приказным тоном предложила нам придти к ней домой и помочь выкопать картошку. Знающие люди сказали, что от участия в этом "субботнике" будут и четвертные оценки зависеть. И мы пошли и сделали то, что нужно, под присмотром хозяйки, пытавшейся с нами шутить, открывая в улыбке длинные, желтые прокуренные зубы.

  А остальных учителей Ардатовской школы я и не помню - кроме одного, ворвавшегося в нашу скучную школьную жизнь и как будто взорвавшего запрограммированный порядок, который начальству представлялся, наверное, наилучшим способом собственного существования.

  Он стал нашим классным руководителем - Давид Львович Перский, учитель математики, появившийся в школе в середине учебного года. Говорили, что он одинокий, эвакуировался с Украины. Он получил у нас прозвище "лев". Может быть, тому способствовала настоящая грива вьющихся седых волос, - он был уже очень немолод, - беспокойные глаза и стремительные движения. Я видела его потом летом - он почти бежал в широко развевающемся неопределенного цвета плаще, нагнув голову и сжав кулаки - словно для удара, и что-то негромко угрожающе бормотал, не замечая окружающих.

  Он влетал в класс, не требуя, чтобы мы вставали по струнке, и прежде всего сообщал о том, что слышал сегодня по радио, иногда приносил газету и читал вслух.. Он повесил на стену карту СССР, велел сделать флажки на булавках и отмечал состояние на фронтах. Как шла у нас математика, я плохо помню, по крайней мере, у меня все было в порядке. Запомнился Давид Львович совсем другим. Однажды, начиная урок и рисуя на доске треугольник, он вдруг отложил мел, вытер руки тряпкой, с неудовольствием понял, что только испачкал руки, отбросил сухую тряпку и гневно сказал::

  - Тряпку намочить не можете... Ну, ладно, сегодня геометрия подождет, никуда не денется. Я о другом хочу поговорить. Ардатов - городок мордовский. В классе есть кто из мордвы?

  Человек пятнадцать подняли руки.

  - Культуру свою мордовскую знаете? Язык? Историю, обычаи? Вот Вы, Девятаева, знаете?

  Нет, никто мордовского языка не знал, Девятаева сказала только, что у ее бабушки есть национальный костюм, в сундуке лежит.

  - Эх, вы! - возмутился Давид Львович, - имя хоть свое знаете? Эрзя - так мордовский народ именуется. А слышали что-нибудь про скульптора Эрьзю?

  Нет, никто ничего не знал ни про какого Эрьзю.

  - Эрьзя - знаменитый ваш мордвин. Впрочем, откуда вам знать - он же из СССР давно уехал, где сейчас - не знаю. А про первые его работы знаю, он учился в России, писал иконы, потом уехал в Италию учиться, занялся скульптурой - из дерева делал. Так за границей и остался. И вот я слышал, что он родился где-то здесь, недалеко от Ардатова , в деревне, и фамилия его настоящая - Нефедов. Я вам предлагаю - давайте разузнаем, поищем, где эта деревня, может, там что-нибудь найдем из его работ. Они замечательные, я фотографии видел. Может, музей удастся создать.

  Все молчали. Потом подняла руку одна девочка:

  - Давид Львович, но ведь он, значит, эмигрант...

  - Так что из этого? - Давид Львович нахмурился.

  - Ну, значит, предатель.

  Учитель стукнул кулаком по столу:

  - Да что вы понимаете? Предательство - свою культуру забывать, своим народом не интересоваться. А он миру имя своего народа открыл - взял себе псевдоним - Эрьзя. Эх, да что с вами говорить!

  Но тут поднял руку Витя Филиппов. Он был старше всех в классе, все знали, что он ходил в военкомат, просился на фронт, но получил отказ. А недавно у него мать умерла, он остался с больной парализованной бабушкой. От отца с фронта вестей не было.

  - Я согласен, Давид Львович. Надо сначала в городе попытаться разузнать. А весной отыщем эту деревню.

  Витя неожиданно предложил мне пойти вместе с ним в райком комсомола.

  - Я, - говорит, - сходил уже в краеведческий музей, это просто комната одна. Сидит заведующая, замерзает - дров не дают. Про Эрьзю знает, но ничего сказать не хочет - идите, мол, в партийные инстанции, если они разрешат... Я спрашиваю: "но у вас есть что-нибудь?" Она свое: "Я вам сказала - идите в райком". Пойду в райком комсомола сначала, пойдешь со мной? Вдвоем как-то лучше.

  И мы пошли.

  . В дальнем конце большого кабинета за обширным письменным столом что-то сосредоточенно писал хозяин кабинета, комсомольский секретарь. Мы стояли у дверей. Витя кашлянул. Человек за столом поднял голову, встал и приблизился к нам. Это был очень странный человек, ростом с тринадцатилетнего мальчика, а лицо его, круглое и какое-то помятое, было старообразное и совершенно бабье, без всяких признаков растительности. Пожал нам руки, предложил садиться и заговорил тонким голосом:

  - Ну, что, друзья, о чем поговорить хотели?

  Витя изложил наше дело.

  - Эрьзя? - пропищал комсомольский секретарь, - не слышал про такого. Я сам эрзя - засмеялся он, - но не тот, не тот. Молодцы, ребята, в такое трудное время о национальной культуре задумались. Но главное сейчас все же не это. Вот у нас на ватной фабрике не хватает политпросвещения, надо там политинформации организовать. Вы и взялись бы за это дело, вижу, что ребята грамотные. Да,. - вдруг спохватился он, - а кто вам про этого скульптора рассказал?

  - Наш учитель математики, - сказала я - Давид Львович Перский.

  - А-а, этот эвакуированный. Ладно, ребята, идите, я все разузнаю и вас вызову.

  Давид Львович не слишком одобрил нашу инициативу, сказал, что другими путями надо Эрьзю искать.

  - Видите, ваша одноклассница думает, что он предатель, раз за границу уехал, а секретарь райкома, конечно, станет бдительность проявлять. Кстати, как его фамилия? Ширшов? Маленький такой?

  - Да, - обрадовалась я возможности выяснить странность внешности этого Ширшова,- а что, он - инвалид?

  - Он гермафродит, - ответил Давид Львович, - ладно, дело сделано, ступайте.

  На улице я спросила Витю:

  - Вить, а что это такое - гермафродит?

  - А ты не знаешь? Ну, отклонение от нормы такое, - объяснил он непонятно и покраснел. - В другой раз расскажу. Сейчас давай о другом. Ты сходи в библиотеку, знаешь, на Кузнечной? Поспрашивай там про Эрьзю. А я не могу, бабушке плохо.

  Мы с Витей про Эрьзю ничего не нашли. Сходили еще раз в краеведческий музей - комната, в которой он помещался, оказалась запертой на висячий замок, на двери висело объявление: "Музей временно закрыт". Прошло недели две. Уроки математики проходили по расписанию, как всегда. Но про Эрьзю Давид Львович не заговаривал, а когда мы с Витей обратились к нему, махнул рукой и сказал непонятно:

  - Мне бы до лета продержаться. Там посмотрим.

  А нас с Витей вызвали, наконец, - но не в райком комсомола, а в райком партии, к первому секретарю. Директор школы сказал, что ему позвонили из райкома и попросили прислать нас ровно к 9 часам утра во вторник, не опаздывать ни в коем случае. Без десяти минут девять мы сидели у дверей кабинета. Мимо нас, не поздоровавшись, со строгим выражением лица прошел в кабинет первого секретаря райкома партии с папкой в руках гермафродит Ширшов, и там раздались звуки разговора. Наконец, дверь отворились, и Ширшов предложил нам войти.

  У секретаря райкома времени, очевидно, было мало, и беседа вышла короткая.

  - Сергей, - он кивнул на Ширшова, - рассказал мне о вас. Так вот: Степан Эрьзя - известный скульптор, мордвин. Родился ли он здесь, в окрестностях Ардатова, или в другом месте - никто не знает. Да это и не суть важно. Важно то, что Степан Эрьзя предал нашу родину и в такой трудный момент, когда наша страна героически борется с немецко- фашистскими захватчиками, проживает, кажется, в Аргентине. Подальше от войны укрылся. Его творчество нас интересовать не может, и никаких изысканий тут проводить не следует. Понятно?

  - А Давид Львович рассказывал нам, - возразил Витя, - что Эрьзя над образом Ленина работал, что его нарком Луначарский поддерживал, считал талантливым, гением называл.

  - Много воды утекло с тех пор, - усмехнулся секретарь райкома, вставая, - вот, может, тогда он и решил из СССР бежать. А вашего Давида Львовича придется от школьной работы отстранить - не должен человек, не разбирающийся в таких фактах, с молодежью общаться. Вот так.

  - Но Давид Львович - встала я, - лучший учитель у нас и классный руководитель...

  - Все! - оборвал меня партийный секретарь, - мое время истекло. До свидания, товарищи.

  Давид Львович пришел только на наш выпускной вечер, мы его пригласили. Он выпил с нами и даже танцевал с девочками. Мы заговорили про Эрьзю.

  - Не пришло еще время Эрьзи, - сказал Давид Львович, - а мое уж кончается. Не успею ничего сделать. Ну, вы вот и продолжите. Наплевать нам с высокой башни на всех секретарей всех райкомов, - крикнул он вдруг и поднялся уходить.

  -Давид Львович, - удержала я его за рукав, - а Вы -то сами как?

  - Как я, милая девочка? У меня дочка такая была, как Вы, и сын постарше. Все вместе с матерью... Не будем про это. Я частными уроками кое-как пробавляюсь. Мечтаю свой Киев еще увидеть.

  Мы ничего не сделали для Эрьзи. Витя добился своего в военкомате, из деревни приехала бабушкина сестра, и на-днях он уходил в Красную армию.

  Выпускной вечер еще не кончился, но мы с Витей ушли. И остаток ночи - светало уже - просидели на высоком крыльце дома, где жила я. В городском саду играл оркестр, танцы, и мы слышали далекую музыку и забывали, что где-то далеко идет война, не побеждавшая нашу тыловую жалобную молодость, говорили о будущем.

  - Я тебе напишу, - сказал Витя, - а ты про Эрьзю не забывай...

  Он притянул меня к себе и поцеловал. Впервые в жизни я целовалась с мальчиком.

  - Я про тебя не забуду, - прошептала я ему в самое ухо, - напиши непременно.

  Больше я никогда не видела Витю Филиппова.

  А работы гениального Эрьзи я увидела на выставке в 60-х гг. , сердце защемило: где Витя Филиппов? Где Давид Львович Перский - единственный учитель, запомнившийся мне из школьных лет. Вернулся ли он в свой Киев?

  Все осталось в далеком прошлом.

   Примечание

  Эрьзя Степан Дмитриевич (1876-1959), настоящая фамилия Нефедов, скульптор, художник, род. в дер. Баево Ардатовского района. Учился иконописному мастерству в Алатыре и Казани, затем учился в Москве в Училище живописи, ваяния и зодчества.. В 1906-1914 гг. жил в Италии и Франции, затем был призван в армию и участвовал в первой мировой войне.

  В 1919 г . вернулся в Россию, участвовал в ленинском плане монументальной пропаганда и работал над образом Ленина. В 1926 г. уехал в Аргентину и работал там над скульптурами из особо твердой породы дерева.

  В 1950 г Эрьзя вернулся в СССР и последние свои годы жил в Москве.

Журнал «Самиздат»

http://zhurnal.lib.ru/o/obolenskaja_s_w/ersja.shtml